Я, как было, стою перед ряженой, перед суженой.
Обездвижила взглядом, слезами обезоружила.
"Что ж ты, глупая, к полнолунию напророчила?
Дело к ночи-то.

Ну, смотри, коль хотела, я суженый твой, я ряженый, –
Кровь с лица вытираю ладонью – так что ты скажешь мне?
Не такого ждала? В книгу жизни беду накликала?
Счастье выпало."

А девица стоит. На пол капают слёзы горькие.
Страх ланиты покрыл белой краскою, губы – коркою.
Шелохнуться не может. А в горнице стол осиновый
Пахнет псиною.

"Страшно, радость моя? Оттого-то глаза печальные?
Вот подарок тебе, горемычная, на венчание."
Я швыряю к туфлям её, - только что задран стаею, -
Тушку заячью.

"Что застыла, Маруся? Скорее садись мне на спину.
Ты увидишь, как листья в ночи заиграют красками.
А ведь в наших краях предо мною любая девица
Степью стелется".

Побледнела луна. Тишина воцарилась в горнице.
Встрепенулась Маруся, взметнулась, как птица-горлица.
В отражение в зеркале, вскрикнув, подсвечник кинула.
Ночка минула.

Тут сбежались подружки: "Маруська, ну, как твой суженый?
- Лысый? Старый? Горбатый? Хромой? Контуженный?"
Лишь печально вздохнув, на осколки взглянула маменька:
"Не поранилась?"

А Маруся глядит, как девчата хохочут весело,
И невольно смеётся: "Ох, девоньки, что пригрезилось!"
Но, сметая осколки, взглянуть в отражение девица
Не осмелится.

Как забрезжил рассвет, успокоилось сердце юное,
Поселились в нём ласковой мамы слова разумные.
Лишь собаки, скуля, по двору волокут, играючи,
Тушку заячью.

Саша Бесt